Владимир Казаков - Вечный порт с именем Юность
Сидя на корточках, Петя грел ладони на потеплевшем боку самовара. Дедушка рассказывал, что купил его за три гривны еще в германскую войну. Когда это было? Вот под пальцами круглые выбоинки – медали с ликами царей. Тут есть царь, который виновен в смерти великого поэта Пушкина. «Я помню чудное мгновенье…» Две книжки, Пушкина и Некрасова, остались в избушке, да и то старинные, все другие, советские, дедушка спрятал в подполье, чтоб не увидели немцы.
В спину мальчика плеснуло холодом. Он обернулся. В дверях обметал веником сапоги стоял высокий мужчина. Бледный свет из оконца высветил пуговицы черной шинели, сизую линию автомата на груди и ствол ружья за спиной.
– Один, Петушок?
– Здравствуй, дядя Аким! Дедушка скоро будет.
– Значит, нет деда? Ждать недосуг. Слушай внимательно и передай слово в слово Евсеичу. В Федосеевке, от вашего края третья хата, ховается человек. По слухам, летчик. Из тех, кого встречали неделю назад соседи. Понял? Староста пронюхал и сказал мне. Я доложу о нем утром. Ночью его надо увезти, иначе пропадет парень. И еще. Своего пациента, так и скажи – пациента, Штрум отправляет на полигон. Понял? Повтори!
Мальчик повторил.
– Чаю, дядя Аким?
– Спешу, Петушок. У деда есть дичь в подклети?
– Пара беляков.
– Я возьму их на закуску Штруму. Любит шеф зайчатину! Во дворе пальну пару раз, не пугайся.
– Ну уж! – обиделся Петя.
– Расти, герой! – И человек в форме полицая исчез за дверью.
Петя стоял не шевелясь, пока в лесу не раскатились выстрелы дробовика.
Скоро возвратился дедушка. За ним в избушку проскользнула крупная, с черно-бурой спиной овчарка и легла у входа. В сторожке было темно. Под светом семилинейной лампы блестел начищенный бок самовара. Хлеб, сахарин в деревянной солонке и расписная чашка с блюдечком ждали хозяина на тесовом столе.
– Дедуль, приходил дядя Аким.
– Встретил на тропе, – ответил Евсеич и, повесив на гвоздь лисий треух, присел к столу. – Ел?
– Немножко.
– Тогда кинь пожрать Цезарю.
Евсеич пил чай обжигаясь, не стряхивая, как обычно, крошек хлеба с густых колючих усов и рыжеватой спутанной бороды. Пил прямо из чашки. Капли скатывались по бороде на кожу овчинного белого полушубка. Бок самовара отражал скуластое морщинистое лицо с крючковатым подвижным носом и маленькие глазки в тени от кустистых бровей.
Цезарь быстро управился с требухой, дробил клыками заячьи кости. Петя сидел рядом с ним, ласково поглаживая чуть вздыбленный загривок собаки.
Обтерев тыльной стороной ладони усы, Евсеич шагнул в угол, приподнял половицу и вынул из образовавшейся щели карабин. Голубым глазком подмигнуло Пете стеклышко оптического прицела. Проверив затвор, старик сказал:
– Керосин не трать. Угомонись. – И пошел к двери. Цезарь упруго поднялся. – Ни-ни! – приказал Евсеич. Собака опустилась на пол, положила морду на вытянутые лапы, обиженно косилась на хозяина.
Евсеич ушел, загнав в избушку клуб морозного пара. Петя погладил Цезаря, взял с полочки книжку, но вспомнил наказ деда, сунул ее обратно, задул лампу и забрался на теплую лежанку.
Разбудили его голоса. В сторожке горел свет. Петя приподнял края занавески. Дедушка и мужик в нагольном черном полушубке укладывали на топчан человека, завернутого в тулуп. Потом мужик ушел, а дедушка стал раздувать самовар. Когда самовар зашумел, дедушка принес из чулана несколько пучков травы, порубил их и круто заварил в оловянной кружке.
Человек в тулупе наблюдал за дедом.
– Пей!
Человек сел на топчане, сбросил овчину, пристально посмотрел на старика.
– Если вы партизан, то мне срочно нужно к вашему командиру.
– Пей! – повторил дедушка.
Человек, обжигаясь, пил горячий отвар, и под кожей тонкой шеи вверх и вниз бегал шарик кадыка.
– Мне нужно торопиться! – сказал он, отставляя кружку.
– Заря мудренее заката! – Дедушка потушил лампу и забрался на лежанку. Долго ворочался и кряхтел. Петя положил руку на его теплую твердую шею. Евсеич провел по щеке мальчугана шершавой ладонью и затих.
Утром Петя долго не мог проснуться. Сквозь дрему он слышал, будто кто-то негромко и глухо бубнил. Стряхнув с себя сон, он догадался, что говорят дедушка с «незнакомцем». Петя выглянул из-за занавески, когда дедушка сказал:
– По картинке, кою ты нарисовал, твой груз в Глиняной балке. Отыщем. Прощевай, Борис.
Дедушка ушел, оставив Цезаря. Овчарка легла у порога, настороженно поглядывая на незнакомца.
Петя спустился с лежанки, умылся у рукомойника и сел к столу. Его синие глазенки светились любопытством. Ночной пришелец теперь был бритым, смуглокожим, совсем молодым. На курносом носу пластырь, царапины на лице замазаны йодом, светлые глаза со смешинкой. Он сидел на топчане, разложив на коленях вещмешок, на вещмешке – струнный инструмент. На инструменте его, Петина, книжка.
– Интересная? – спросил незнакомец, показывая на книгу.
Петя кивнул.
– Любишь стихи?
– Ага… И сам сочиняю! – не удержался Петя.
– Ну-у! – удивился незнакомец.
– Самую капельку, – поскромничал Петя. – А вас звать дядя Боря?
– А тебя Петя. Да?.. Сколько тебе лет, Петя?
– Тринадцать… И два месяца.
– Ну, какой же я тогда для тебя дядя? Всего на пять лет и старше. Зови Боря. Может, почитаешь свои стишки?
– Можно, – солидно ответил Петя, порадовавшись, что к постоянному его слушателю Цезарю прибавился еще один. – Вот… Однажды, когда снегу много упало, я из лесу вышел. Был сильный мороз. По полю так много зайчишек скакало, похожих на белых и маленьких коз. Я снял ружьецо…
Борис раскрыл книгу.
– Погляжу, на какой странице.
– На двадцать первой, – подсказал мальчик. – А что такого? Слова-то другие!
Они разговорились. Боря уже не казался смешным с прилепкой на носу. Он помнил много интересных сказок. Рассказывал про корабли с алыми парусами, про смелых моряков, берущих на абордаж черные испанские галионы. А потом его корабли поплыли по небу, и вели их капитаны с русскими именами Виктор, Коля, Миша. И они попали в западню между облаками, похожими на драконов. Из пастей чудовищ вырвалось пламя, и стал кипящим холодный голубой океан…
Петя забрался к Борису на топчан и прилег в ногах. Незаметно шло время. Цезарь, поводя ушами, прислушивался к печальному голосу рассказчика и несколько раз подходил к топчану, но гладить себя Борису не давал, отскакивал в сторону и скалил клыки.
– Мама умерла, папу застрелили фрицы в Федосеевке, – поведал Борису Петя. – Взял меня дедушка, когда Цезарь был совсем-совсем маленький.
Петя видел: Боря его больше не слушает. Он смотрел куда-то в угол, и щека у него подергивалась, отчего левый глаз подмаргивал, из него выпала слеза, потом другая. Он придержал щеку рукой и разбередил царапину. На ее нижнем краешке надувалась красная капелька.
